Иерей Феофилакт, Христа ради юродивый (1779—1841)

30 августа/12 сентября — Преставление иерея Феофилакта, Христа ради юродивого (1841)

В первой половине XIX века жил и нес тяжкий подвиг юродивый иерей Фео­филакт, человек святой жизни. Родился он в селе Хитровщино Тульской губер­нии 8 марта (по старому стилю) 1779 года в семье дьякона Богоявленской церкви Авдия Никитина. По окончании училища и семинарии Феофилакт был определен диаконом села Диаконово Веневского уезда, а в 1806 году — священником села Хитровщино. Всего два года служил он у Престола Божия, и уже в 1806 году вышел за штат, якобы как «находящийся в безумстве».

Бывшая настоятельница Михайловского Рязанского монастыря игумения Раиса, записавшая его житие, отмечала, что «отец Феофилакт имел от Бога ве­ликие дарования, особенно дар прозорливости — знал дела и помышления лю­дей, прозревал отчасти и будущее».

«В 1824 году я поступила в Михайловский Покровский монастырь Рязанской епархии, — писала в своих воспоминаниях игумения Раиса. — Отец мой, Иродион Феодорович Ураев, служил в уездном городе Скопине уездным судьей, а когда городничий был в отлучке, исполнял его должность. В это время обокрали Скопинское казначейство, и отец мой просрочил отрапортовать об этом, и нахо­дился безвинно под судом.

В 1824 году приехал он в наш монастырь, где случилось находиться в то время и отцу Феофилакту. Мой батюшка ему говорит: «Вот я скоро останусь без куска хлеба с шестью детьми: продадут мое имение...» Отец Феофилакт на это говорит: «Нет! Вот поедут через Москву в мантиях и черных шляпах, и барин будет прав». Батюшка мой опять спрашивает: «Неужели я опять буду владеть имением?» «Непременно!» — отвечает отец Феофилакт, —только после все за­ложат по кабакам».

Из его слов в то время ничего нельзя было понять, но когда в 1825 году Государь Император Александр Павлович скончался в Таганроге и повезли его тело через Москву в черных шляпах и мантиях, то есть «в печальных одеждах» — отец мой в то время уехал в Санкт-Петербург и подал просьбу князю Волкон­скому, которая и была принята, и долг ему простили.

Вот и сбылись слова о. Феофилакта: «барин прав», а в 1834 году, когда отец скончался, мой брат, любивший выпить, в короткое время почти все имение за­ложил по кабакам. Вот и все предсказание сбылось.

Старшая моя сестра жила в монастыре в Михайлове. Когда мне было 16 лет, я поехала погостить к ней в обитель. Там мне очень понравилось, и я, без воли родителей, упросила игумению Евсевию, чтобы она одела меня в черное платье. Она исполнила мою просьбу и поставила меня на клирос. Моя мать, узнав об этом, увезла меня, считая, что я слишком молода, чтобы оставаться в монастыре. Через два года меня опять отпустили погостить к сестре. В то время в обители жила благочестивая монахиня Серафима, из дворян. Она позвала меня к себе и уговаривала, чтобы я не оставляла своего намерения поступить в мона­стырь, но до времени потерпела и не прельщалась мирской жизнью — и много говорила мне назидательного.

Уехав домой, через некоторое время я узнала, что мать Серафима сконча­лась. Уже позже сестра снова упросила родителей отпустить меня в монастырь погостить. Там однажды пошла я за монастырскую ограду погулять и встретила отца Феофилакта. Он мне говорит: «Здравствуйте, сударыня! Мать Серафима приказала вам сказать, что пора вам в монастырь».

Я ему ответила, что матери Серафимы уже нет в живых, и вместе с тем удивилась его прозорливости, потому что разговаривали мы с матушкой Сера­фимой наедине. Вскоре после этого родители отпустили меня с благословением в монастырь».

«Еще как-то раз был о. Феофилакт у меня в келии, мы сидели и пили чай, но только что убрали самовар и чашки, и он говорит: «Сударыня, прикажите поста­вить самовар». Я очень этому удивилась и говорю: «Батюшка, да ведь мы с вами сейчас пили чай». — «Нет, сударыня, прикажите поставить, с дорожки-то очень хорошо». Делать нечего, я велела келейнице опять поставить самовар, а между тем узнала, что в монастыре продают крендели, и отправилась покупать их. Возвращаюсь в келию, сидит гость, какой-то странник, и отец Феофилакт угощает его чаем. Для этого странника велел он вторично поставить самовар».

«Раз приехал к нам благочинный архимандрит Иларий. В то время гостил у нас отец Феофилакт. Игумения, боясь, чтобы он не попался архимандриту где - нибудь в келье, предупредила, что у нас гостит юродивый священник. Архиман­дрит пожелал его видеть. О. Феофилакт в то время отдыхал в келье у рясофор­ной монахини Татианы. Никто не думал, что к ней придет архимандрит. А о. Фео­филакт сошел с полатей и сказал: «Уберите келью, гости идут». Архимандрит с ним расцеловался и говорит: «Ты праведник, но священник, а я грешный, но архимандрит. Говори со мною просто, не как юродивый. Скажи мне, причаща­ешься ли ты Святых Христовых Тайн?» Отец Феофилакт, изменив вид, сказал смиренно: «Причащаюсь». — «Где же?» — «В селе Осанове, каждый Успенский пост, и священник той церкви — мой духовник». И подлинно, все помнили, что он всегда тем постом уходил от нас.

Когда вышли из келии, архимандрит сказал: «Великий человек сей юроди­вый!» Вскоре архимандрита Илария перевели из Солотчи в Задонск. Когда я была в Задонске, архимандрит Иларий послал со мною книжку святителя Тихо­на отцу Феофилакту и сказал: «Да попроси его, чтобы он что-нибудь написал мне». О. Феофилакта в то время не было в нашем монастыре и я с оказией переслала ему книжку и лист белой бумаги, чтобы он написал что-нибудь архи­мандриту. Вот привозят письмо на целом листе, и начинается оно так: «Ваше Высокопреосвященство и Ваше Высокопреподобие! Когда наши российские по­клонники пойдут к Соловецким чудотворцам, то вы их примите и т. д.». А далее: «А Надежду Иродионовну (так звали меня до монашества) сделайте игуменией». Отца Илария в тот же год перевели в Соловецкий монастырь. Там совершал он службу как архиерей, с осенением. Через шесть лет возвратился он опять в Задонск и письмо это берег, как сокровище».

«Когда о. Феофилакт бывал в нашей обители, многие сестры приглашали его пить чай. Он почему-то иногда обыкновенно пил, а иногда всю сахарницу покушает с одной или двумя чашками чая. И некоторые монахини стали опасать­ся приглашать его. Однажды был он у монахини Аркадии и она подумала про себя: «Чаю сколько хочешь бы пил, да сахара много истратил». Пришли от обедни, подали самовар, а отец Феофилакт исчез куда-то. Потом через несколько минут возвратился и принес целую тарелочку комочков снега и стал пить с ними чай. Монахиня Аркадия тут поняла, что он узнал ее помысл.

В то время игуменией у нас была Евсевия, а казначеей — Елпидифора. В городе Касимове сменили игумению и взяли на ее место нашу казначею. Многие сестры ее жалели. Отец Феофилакт сказал на это: «Что ее жалеть, пусть, как уточка, поплавает там, поест рыбки хорошей годочка три». В городе Касимове река Ока и подворье монастыря близ Оки, а рыбы хорошей там в изобилии. Так и сбылось — через три года наша игумения Евсевия вышла на покой, а Елпидифору перевели к нам игуменией».

«Старики наши рассказывали, что в Михайлов монастырь перевели из-под Рязани в 1819 году. А до этого здесь была маленькая кладбищенская церковь и богадельня, в которой жили несколько девушек и старушек. Тогда о. Феофилакт часто гостил в богадельне. Он, бывало, попросит клубок ниток и начнет мерить место, где быть монастырю и ограде, а на месте, где теперь собор и алтарь, — тут из камешков сделает что-то вроде престола, и говаривал: «Как хорошо, на этом месте лавра будет и будут тут мощи».

Когда сюда перевели монастырь, жила здесь одна бесноватая солдатка Стефанида с дочерью. Женщина так была мучима врагом, что страшно было видеть, особенно постами, когда желала приобщиться Святых Христовых Тайн. Один раз при большом скоплении народа о. Феофилакт взял ее и повел за огра­ду на могилки, где и читал над ней молитвы. Она бесновалась, а после ей стало лучше и она успокоилась. Отец Феофилакт сказал ей: «Теперь ты здорова, но не я тебя исцелил, а угодник Божий Прокопий». Неизвестно, по смирению ли он это сказал или действительно провидел, что здесь лежит некий угодник, только он не раз говорил, что «здесь мощи Прокопия». После этого женщина та совершен­но исцелилась, жила много лет и не чувствовала припадков беснования до са­мой кончины.

Молитва его была непрестанной, днем и ночью пел он духовные псалмы, из Евангелия, особенно любил читать притчу о блудном сыне; голос имел очень хороший. Пища его была умеренная, нестяжание беспримерное. Если ему что- либо приносили, он и оставлял все там, где бывал.

Иногда, бывая на базаре, возьмет и побьет встречного, за что несколько раз сажали его в острог. Он сидит с большим удовольствием и поет священные стихи. В последние годы жизни его, напротив, — уважали.

Наружности отец Феофилакт был благообразной, черты лица правильные, высокого роста, белолиц, с большим открытым лбом. Иногда к небольшой своей косе он привязывал свернутый пучок лошадиных волос. Мы его спрашивали: «Батюшка, для чего вы привязываете лошадиные волосы?» А он скажет: «Да будто пригожей, сударыня, так».

О духовном он всегда говорил назидательно, любил повторять, что «Цар­ствие Божие каждому достается трудом». Особенно наедине говорил назида­тельно и не юродствовал. Священное Писание каждому, желавшему его слу­шать, говорил верно и в монастыре всегда читал духовные книги.

Жители окрестностей очень любили отца Феофилакта и выстроили ему ке- лию в селе Новопанском Михайловского уезда. Были и в других селах у него келии. После смерти две он завещал нашему монастырю. Рассказывают, что когда он жил в своих келиях, такие труды налагал на себя и пост, что по целым дням не кушал и часто с самого утра уходил на болото и собирал в воде трост­ник, и так до самой ночи. Возвращался в свою келию поздно, усталый и весь мокрый — труженик был великий.

За полгода до своей смерти он принес монахине Досифее деревянный крест и просил ее отделать его фольгой. Эту монахиню он очень любил и часто у нее бывал: она и прежде отделывала образа фольгой. Так этот крест у нее и остал­ся. Когда же отец Феофилакт скончался, монахиня Досифея поехала его хоро­нить и захватила с собой крест. Старец уже лежал в священническом облачении, а креста в руках не было. С этим крестом его и схоронили.

Несколько месяцев перед смертью отец Феофилакт болел и жил в селе Зи­мине Михайловского уезда у одной благочестивой дворянки. Когда же наступил день его кончины, пришел священник, поисповедывал и причастил о. Феофи­лакта Святых Христовых Тайн, и в тот же день, 30 августа (по старому стилю) 1841 года, старец тихо скончался. Перед смертью же заставил дьячиху, пришед­шую проведать его, кропить себя святой водой. Когда она уходила из своего дома, то поставила хлебы и боялась, как бы они в печи не пересидели, но об этом никому не говорила, а только про себя думала. А он на ее мысли и говорит: «Нет, сударыня, хлебы ваши не пересидят».

Похоронили о. Феофилакта близ церкви, напротив алтаря, и на могиле по­ставили памятник.

«2 марта (по старому стилю) 1854 года после кончины игумении Елпидифоры прислали Указ о моем назначении игуменией, — продолжала игумения Раи­са. — Но, зная свою склонность к уединению, я отказывалась и не вступила в управление монастырем. Преосвященный Гавриил (Городков) приказал мне не­медленно явиться в Рязань. Отправилась я с мыслью, что лично смогу убедить владыку уволить меня от слишком трудной для меня обязанности. Он же твердо сказал: «Готовься завтра к посвящению в соборе». Я предалась воле Божией, упросив владыку посвятить меня в игумении в Крестовой его церкви.

Эту мою просьбу он исполнил. Посвящение мое произошло спустя 10 лет после кончины архимандрита Илария и через 13 лет после кончины отца Феофи­лакта. Пророчество его исполнилось надо мной спустя более 20 лет».